– Геронда, иногда я грублю старшим. Я понимаю, что веду себя плохо и исповедую этот грех. – Раз ты это понимаешь и исповедуешься, то потихоньку ты возгнушаешься собой, в положительном смысле этого слова, и смиришься. Тогда придет Благодать Божия, и ты избавишься от этой дурной привычки.
– А я, Геронда, иногда шучу с сестрами и по любви поддразниваю их.
– Это не дело, ведь ты же младшая! В семье обычно взрослые подшучивают над детьми и играют с ними, а не наоборот. Так радуются и взрослые, и дети. Но дразнить деда или бабушку малышу не приличествует. Каково будет, если карапуз ни с того ни с сего подскочит к отцу, схватит его за шиворот и начнет щекотать! Но когда взрослый ущипнет малыша, это совсем другое дело. Тогда ребенок ведет себя, в добром смысле этого слова, раскрепощенно, взрослый становится ребенком, и радуются и тот, и другой.
– Геронда, бывает так: помысл говорит мне о том, что нечто совершается неправильно, я высказываю свое мнение старшим, а они этого не принимают. Следует ли мне с ними согласиться?
– Нет, со злом не соглашайся. Говори доброе, правильное, но правильно и по-доброму: «Может быть, лучше сделаем так? Я говорю тебе это просто, как помысл». Или же говори: «У меня есть такой-то помысл». Таким образом, ты становишься магнитом и притягиваешь к себе Благодать Божию. Некоторые говорят вольно по привычке, а не оттого, что стремятся выразить свое мнение.
Как бы то ни было, младшему в любом случае необходимо иметь уважение к старшему. Но и сам старший, если можно так сказать, нуждается, чтобы его уважали. И даже если у него есть недостатки, доброе у него все равно есть – какой-то опыт и тому подобное. Ты, когда тебя спрашивают, смиренно и с уважением высказывай свой помысл, но при этом не надо иметь в себе внутренней уверенности в том, что дело обстоит именно так, как ты себе представляешь.
– А если младшие делают замечание старшим, это плохо?
– Это типикон нового поколения. Но в Священном Писании написано: «Обличи брата твоего». «Обличи отца твоего» там не написано. Нынешняя молодежь спорит, бунтует, сама не понимая этого. Свое поведение они считают естественным. Они разговаривают с бесстыдством, а потом говорят: «Я сказал это просто так». Молодежь попала под воздействие духа мира сего – развинченного, хулиганского духа, который ничего не чтит и не уважает.
Младшие ведут себя по отношению к старшим без уважения и не понимают, насколько это плохо. Что можно ждать хорошего, если молодой человек якобы для того, чтобы быть яркой индивидуальностью, говорит, что уважение к старшим свой век отжило? Необходимо многое внимание. Современный мирской дух внушает молодежи: «Не слушайте родителей, учителей». Поэтому нынешние дети с самого малого возраста становятся всё хуже и хуже. А больше всего портятся те дети, родители которых, не понимая того зла, которое они им делают, восхищаются своими чадами и считают их какими-нибудь там «вундеркиндами», когда те разговаривают с бесстыдством.
Как-то раз ко мне в каливу пришел отец с сыном лет восьми-девяти и племянником того же возраста. Одного мальчугана я посадил справа, а другого слева от себя. А незадолго до них ко мне пришел один знакомый художник, очень хороший человек и мастер своего дела – за одну минуту может нарисовать портрет с натуры. «Дионисий, – попросил я его, – нарисуй-ка детей, вот как мы сейчас с ними вместе сидим». – «Сейчас попробую, – ответил он, – но не знаю, удастся ли мне это, потому что они вертятся». Едва только он взял лист бумаги и начал рисовать, как один ребенок вскочил и «уважил» его: «Сейчас посмотрим, придурок, что ты там нарисуешь!». А вокруг полно народу! Но молодой человек нисколько не смутился. «Таковы, отче, нынешние дети», – сказал он мне и продолжил рисование. У меня же кровь ударила в голову! А отец ребенка вел себя так, словно ничего не произошло! Твои дети так хамят тридцатилетнему человеку, который их же еще и рисует в придачу! Сколько же в этом бесстыдства и неуважения! Сколько всего еще кроме этого! Как же это страшно! И вот представь теперь, что кто-то из этих детей захочет стать монахом. Для того, чтобы такой ребенок стал настоящим монахом, необходимо много работы. Матери, не следя за своими детьми, их разрушают. Вся основа в матерях. В России если что-то и изменилось, то лишь потому, что матери тайно удержали веру, благоговение и помогли своим детям. К счастью для нас, в христианских семьях сохранилось немного закваски. Иначе бы мы погибли.
– Геронда, а смогут ли дети, которые растут таким образом, измениться или стать монахами, если впоследствии они этого захотят?
– Если они осознают то, что вели себя нехорошо, то Христос поможет им. То есть, если в человека войдет добрая обеспокоенность, то вопрос можно считать закрытым. Но как исправятся такие дети, если, став монахами, они по-прежнему считают себя правыми и говорят об игумене или игуменье: «Что у нас за диктатор? Где это видано, чтобы такое творилось в нашу эпоху?!». Некоторые монашествующие доходят и до того, что говорят мне подобные глупости.
Мало-помалу уважение совершенно сходит на нет. Ко мне в каливу приходят молодые ребята, и большинство из них сидят нога на ногу, а старым людям некуда присесть. А другие, видя чуть подальше свободные пеньки для сидения, ленятся пройти два шага, перенести их поближе и сесть. Я сам должен ворочать для них эти пеньки. И даже видя, как я их несу, они не подойдут и не возьмут их у меня. Хотят попить воды, но сами не хотят пройти нескольких метров, чтобы ее зачерпнуть. Я сам должен принести им и по второй кружке.
Нет, правда, меня поражает: приходят группы по тридцать здоровенных парней, глядят на то, как я, ковыляя, несу большую коробку лукума, бидон с водой, кружки, чтобы их же и напоить, но ни один из них даже не шелохнется, чтобы мне помочь. А пропахший порохом генерал-майор, сидящий рядом с ними, встает и спешит мне на помощь! Молодежь думает, что в афонской каливе к ним тоже подойдет официант и обслужит их – подобно тому, как он подходит где-нибудь в ресторане или в гостинице. Раз пять-шесть я даже проделал такую штуку: шел с бидоном, с трудом ковылял, приносил им воду и выливал ее на землю у них перед носом! «Воды-то, парни, я вам принести могу, – говорил я им, – да только она вам не на пользу пойдет!»
В городском транспорте видишь, как дети сидят, а пожилые люди стоят. Молодые сидят нога на ногу, а взрослые люди поднимаются, чтобы уступить место старикам. Молодые свои места не уступают. «Это место, – говорят, – мною оплачено». Сидят и ни на кого не обращают внимания. А какой дух был в прежние времена! По обеим сторонам узеньких улочек сидели женщины, и когда мимо проходил священник или пожилой человек, они вставали. И детей своих тоже приучали к этому.
Сколь же часто я прихожу в негодование! При-ходится видеть, как беседуют пожилые, степенные, заслуженные люди, а молодые наглецы беззастенчиво вмешиваются в разговор, прерывают его, несут всякую чушь и еще считают это достижением. Делаю знак, чтобы они прекратили, но те не обращают на это никакого внимания. Для того, чтобы остановить, приходится выставлять их на посмешище – иначе будут продолжать свое. Ни в каком Отечнике или Патерике не написано, чтобы молодые люди подобным образом разговаривали со старшими.
В Отечнике написано: «рече старец», а не «рече юнец». В старое время младшие молчали в присутствии старших и радовались, что молчали. Они даже не садились там, где сидели старшие. Юные той эпохи отличались застенчивостью, скромностью, благоговением, говоря со старшими, они заливались румянцем. А уж если бы кто-то из детей того времени нагрубил родителям, то он от стыда и на базаре не смел бы появиться! А на Святой Горе монах не участвовал в хоровом торжественном пении, если его борода еще не была седой. А сейчас видишь, как в хоры собираются и послушники, и кандидаты в послушники… Ладно, что делать – но пусть, по крайней мере, выучатся вести себя с уважением к старшим и с благоговением.
Можно услышать и такое: воспитанник Афониады заявляет ректору, который облачен архиерейским саном: «Владыко ректор, мы с вами будем говорить как равный с равным». Да-да, доходят уже до этого! И худо то, что потом этот юнец не понимает, что здесь плохого, упорствует: «Ну и что я такого сказал? Не понимаю». Вместо того, чтобы попросить владыку ректора: «Прошу прощения, благословите мне высказать один помысл? Но, может быть, то, что я скажу, будет и глупостью», подросток как ни в чем не бывало заявляет: «У тебя свое мнение, а у меня свое». Тебе понятно? К несчастью, этот дух проник и в духовную жизнь, и в монашество. Слышишь, как послушники жалуются: «Я говорил об этом Старцу, но он меня не понимает. Хотя я напоминал ему об этом неоднократно!» – «Слушай-ка, – говорю я, – да как же у тебя язык-то поворачивается говорить это «неоднократно» ? Ведь тем самым ты словно говоришь: «Старец так и не исправился». – «Ну а что, – отвечает, – разве я не могу выразить своего мнения?». Когда слышишь такое, просто взрываешься. А под конец он еще тебя спрашивает: «Что, расстроился? Ну, прости меня». То есть я должен его простить не за то, что он сказал, а за то, что у меня кровь ударила в голову!
