"Епископ Варнава (Беляев)
ОСНОВЫ ИСКУССТВА СВЯТОСТИ Опыт изложения православной аскетики
III ОТДЕЛ. «ДУШЕВНЫЙ ЧЕЛОВЕК» В БОРЬБЕ СО СТРАСТЯМИ
ГЛАВА 3. ДУШЕВНЫЕ СТРАСТИ (с противоядиями)
§8. ГОРДОСТЬ
«Гордость, — сказал Иоанн Лествичник, — есть... бесовское изобретение... матерь осуждения, исчадие похвал, знак бесплодия души, отгнание помощи Божией, предтеча умоисступления, виновница падений, причина беснования, источник гнева, дверь лицемерия, твердыня бесов, грехов хранилище, причина немилосердия, неведение сострадания, жестокий истязатель, бесчеловечный судья, противница Богу, корень хулы».
Разберем некоторые из этих положений — например, что гордость есть «предтеча умоисступления».
Действительно, поскольку человек заходит в это соленое море страстей, постольку омрачается умом. «Я хочу быть малым, гордым и святым», — вещает Человек в «Тиртее» Пшибышевского. Герой хочет соединить воду с огнем, бесконечное с конечным, диавола с Богом (2 Кор. 6, 15). Но «как овца с волком не сходится для деторождения, — говорит преп. Марк Подвижник, — так и болезнование сердечное [т. е. смирение, почитание себя за малость, за ничто] не соединяется с пресыщением [и гордостию] для зачатия добродетелей». Почему же автор произносит такой умоисступленный вздор устами выведенного им типа? Потому что герои Пшибышевского, как известно, все «сверхчеловеки», то есть гордецы высшей степени, они мыслить и говорить иначе, как сумасбродно, не могут. Но как ни невероятно это соединение гордости со святостью в устах Пшибышевского, известная шведская писательница Сельма Лагерлёф в «Легенде о птичьем гнезде» пошла еще дальше: она вывела тип деятельно-практический, замечательный тем, что он совмещает в себе вышеупомянутые несовместимые качества. Таким образом, пожелание превращается в дело, хотя только на бумаге. Но важно тут одно, что писателей нисколько не задевает невозможность существования даже для мысли таких типов.
Такое же мышление мы находим у художественных критиков, философов, историков. Вот, например, отзыв С. Рейнака о скульптуре Микеланджело «Оплакивание Христа» в соборе св. Петра:
«Микеланджело смело положил тело Христа на колени задрапированной Богоматери и сумел извлечь из этого контраста поразительный эффект. Богоматерь страдает молча; величие и гордость [это у Богоматери-то, смиреннее Которой никого нет на свете среди созданных тварей! — Лк. 1, 48] не позволяют Ей плакать».
Что все это значит? А то, что помрачение не единичный факт, а явление, общее для писателей. Ведь примеры эти можно бы умножить до любого количества.
Пойдем далее. Поскольку писатели и философы выходят из культурной среды и питаются ее соками (а не церковно-благодатными), постольку они отражают в себе и в своих произведениях общий гордый строй мыслей своей эпохи, а та, в свою очередь, поскольку питается их сочинениями, постольку воспитывается в понятиях авторов. Таким образом происходит взаимное растление.
Впрочем, о повсеместном торжестве в мире всеобщей безумной гордости и, вследствие этого, затемнении мозгов даже у его светил и «князей века» говорят апостолы (1 Ин. 2, 16; 1 Кор. 2, 8).
Но не так обстоит дело у святых. Им никакая тьма не застилает очи, потому что они — «не от мира» сего (Ин. 17, 16), в котором одно сплошное безумие (1 Кор. 1, 23; 2 Тим. 3, 9), и не от крове, не от похоти плотския, не от похоти мужеския, но от Бога родишася (Ин. 1, 13). Посему все, что они говорят, — здраво, чисто и глубоко.
Начинается гордость с тщеславия. Это — первая ступень сей страсти. На второй ступени человек начинает уничижать ближних, «бесстыдно проповедовать свои труды», допускает самохвальство в сердце и пылает ненавистью к обличителям. Дно этой бездны составляет «отвержение Божьей помощи, упование только на свое тщание, бесовский нрав».
Каждый пусть сам проверит, на какой ступени погибели он находится.
Два вида гордости различаются: плотская и духовная, мирская и монашеская. То, что сказано было о тщеславии, можно применить и к данному случаю.
Не разграничивая полностью один вид гордости от другого, я приведу общие признаки, по которым можно будет каждому проверить, насколько глубоко сидит в нем гордость, и можно будет также знать, чего ему нужно опасаться и избегать. Отчасти эти признаки гордого устроения сердца послужат дополнением к тем, что были указаны в начале этого параграфа.
Итак, болезнь эта определяется и протекает следующим образом. Начинается она с того, что в разговоре проскальзывает крикливость, в молчании — досада, в веселии — громкий разливающийся смех, в печальных обстоятельствах — неразумная скорбь, при ответах — строптивость, в речах — легкомысленность, слова вырываются без всякого участия сердца, безрассудно.
Если все это у отрока или, например, у юноши имеется, то ясно, что они больны. Надо звать врача (духовного), пока не поздно, и лечиться. Иначе болезнь будет развиваться.
Терпение у человека теряется, любовь пропадает. Он делается дерзким, склонным к оскорблению других. Если нужно сделать что-либо по послушанию, то делает очень неохотно, и то разве только в том случае, если это совпадает с его собственной волей и желанием. Никакие увещания на такого человека уже не действуют, потому что он всегда старается настоять на своем мнении и уступить кому-либо никак не хочет. Таким образом, сделавшись неспособным принимать спасительные советы, он во всем доверяет больше уже своему мнению, а не старших, не исключая и духовного отца.
Если и на этом человек не остановится, то вскоре всякий благочинный порядок становится ему мерзким, и он начинает его бегать как огня. Старчество, духовное руководство, правила Церкви и святых отцов, даже Священное Писание — всего этого он страшится как препятствующего его духовному росту и тормозящего развитие его личности. Ввериться духовному руководству кажется для него тем же, что завязать себе глаза и идти к пропасти. Если это монах, то он выказывает желание жить в уединении или, наоборот, окормлять и спасать других. Для этого спешит набрать себе учеников и учениц, пока не поздно и они не лишились сего драгоценного сокровища. Наконец начинает думать и о том, что пора получить ему для сего великого дела спасения людей Божий дарования: прозорливость, дар врачевания болезней и прочие; ожидает эти дары и во всех своих словах и мимоходом брошенных фразах видит глубокий смысл, откровения от Господа и пророчества.
Приведу любопытный пример, когда человек, сам того не желая, свидетельствует о своей гордости.
«Один премудрый старец, — передает Иоанн Лествичник, — духовно увещевал гордящегося брата; но сей ослепленный сказал ему: "Прости меня, отче, я не горд". Мудрый же старец возразил: "Чем же ты, сын мой, яснее можешь доказать, что ты горд, как не тем, что говоришь: я не горд?"».
Чтобы понять всю силу этого ответа, нужно знать, как поступали и чувствовали в подобных случаях сами святые.
«Кто истинно смиренномудр, — говорит великий во отцах преп. Исаак Сирин, — тот, будучи обижен, не возмущается и не говорит ничего в свою защиту о том, в чем он обижен, но принимает клеветы, как истину, и не старается уверять людей, что он оклеветан, но просит прощения. Ибо иные добровольно навлекали на себя название блудных, не будучи таковыми; другие же терпели именование прелюбодеев, будучи далекими от прелюбодеяния, и слезами свидетельствовали, что несут на себе плод греха, которого не делали, и с плачем просили у обидевших прощения в беззаконии, которого не совершали, когда душа их была увенчана всякою чистотою и непорочностью. Иные же, чтобы не прославляли их за превосходные правила жизни, соблюдаемые ими втайне, представлялись в образе юродивых, быв растворены божественною солию и непоколебимы в своей тишине, так что на высоте совершенства своего святых ангелов имели провозвестниками своих доблестей. Ты думаешь о себе, что есть в тебе смирение. Но другие сами себя обвиняли; а ты, и другими обвиняемый, не переносишь сего и провозглашаешь себя смиренномудрым. Если хочешь узнать, смиренномудр ли ты, то испытай себя в сказанном: не приходишь ли в смятение, когда тебя обижают?»
Вышеуказанный пример с молодым монахом показывает, что последний приходит в смятение при обличении (хотя это и в тонкой форме сказывается, даже как будто смиренной с первого взгляда: «прости меня») и, следовательно, на самом деле горд.
Вот еще примеры болезненного самолюбия, не терпящего обличения, примеры, попавшие уже в курсы психиатрии.
«Даламбер [известный философ так называемой эпохи Просве-щения и вдохновитель французской революции] и Менаж, — говорит Ломброзо, — спокойно переносившие самые мучительные опера-ции, плакали от легких уколов критики. Лючио де Лансеваль сме-ялся, когда ему отрезали ногу, но не мог вынести резкой критики Жофруа».
Мне кажется, после этого уже нельзя говорить, хоть тому же Да-ламберу или его праправнукам, что монахи никуда негожие люди, ибо настоящие монахи от своих послушников требуют несравнен-но больше того, чего могут достичь прославленные философы.
После всего вышесказанного понятно, что всякому, кто еще не окончательно ослеп душою, хочется выбраться из этой ямы. Желание тем более законное, что пока гордость будет сидеть, как владычица на троне, в его душе, ему не только не освободиться от какой-либо страсти, но если бы он имел и какие добродетели, то неминуемо пришлось бы потерять их из-за ее яда.
Какими же способами можно задавить в себе эту ехидну? — Для этого предлагаются св. Иоанном Кассианом следующие средства.
• Смирение. Именно, нужно нам с искренним расположением сердца, считая себя хуже всех, изъявлять всем окружающим истинное смирение, заботясь, чтобы ни в чем их не обидеть или не оскорбить. Этого мы никак не возможем исполнить, если из любви ко Христу не будет утверждено в нас истинное самоотвержение.
• Самоотвержение. Оно состоит в оставлении пристрастия к своему имуществу и полной нестяжательности.
• Послушание. Требует от нас подчинения с простым сердцем, без всякого притворства, так, чтобы, кроме приказания своего начальника или духовного отца, вовсе не жила в нас никакая своя воля. Это может исполнить только тот, кто соблюдает следующие две заповеди:
• Быть мертвым для мира.
• Считать самого себя неразумным, глупым. Так что все, что ни прикажут ему старцы, он будет исполнять без всякого исследования, считая это священным и возвещенным от Бога.
• Всегда размышлять о страданиях нашего Господа и Его святых, думая, что наши скорби — ничто в сравнении с их.
• Постоянно помнить, что мы через малое время переселимся из нынешней жизни в мир иной и, если окажемся достойными, «будем соучастниками святых».
• Твердо держаться смирения по отношению к Богу, то есть сознавать, что, как бы ни велики были наши подвиги и добродетели, они — дар Божий, а сами по себе мы бы никак не могли их совершить. Лишь невидимая помощь Божия, постоянно действующая, дала нам возможность получить то, что мы имеем, если только мы действительно что-нибудь имеем, а не пустой то призрак обольщенной духом тщеславия души".
http://pilotchart.narod.ru/text/Varnava/Varnava_3_3_8.htm
Добавлено (21.02.2011, 19:34)
---------------------------------------------
А. Ельчанинов
ДЕМОНСКАЯ ТВЕРДЫНЯ
(О гордости)
Величайший знаток глубин человеческого духа, преп. Исаак Сирии в своем 41-м слове говорит:
«Восчувствовавший свой грех выше того, кто молитвою своею воскрешает мертвых; кто сподобился видеть самого себя, тот выше сподобившегося видеть Ангелов».
Вот к этому познанию самого себя и ведет рассмотрение вопроса, который мы поставили в заголовке.
И гордость, и самолюбие, и тщеславие, сюда можно прибавить высокомерие, надменность, чванство — все это разные виды одного основного явления — «обращенности на себя»,— оставим его как общий термин, покрывающий все вышеперечисленные термины.
Из всех этих слов наиболее твердым смыслом отличаются два: тщеславие и гордость; они, по «Лествице», как отрок и муж, как зерно и хлеб, начало и конец.
Симптомы тщеславия, этого начального греха: нетерпе ние упреков, жажда похвал, искание легких путей, непрерывное ориентирование на других — что они скажут? как это покажется? что подумают? «Тщеславие издали видит приближающегося зрителя и гневливых делает ласко выми, легкомысленных — серьезными, рассеянных — со средоточенными, обжорливых — воздержанными и т. д.» — все это, пока есть зрители.
Детская и юношеская застенчивость часто не что иное, как то же скрытое самолюбие и тщеславие.
Той же ориентировкой на зрителя объясняется грех самооправдания, который часто вкрадывается незаметно даже в нашу исповедь: «грешен, как и все»,«только мел кие грехи — никого не убил, не украл». В дневниках гр. С. А. Толстой есть такое характерное место: «И то, что я не умела воспитать детей (вышедши замуж девочкой и запертая на 18 лет в деревне), меня часто мучает». Главная покаянная фраза совершенно отменяется самооправданием в скобках.
Бес тщеславия радуется, говорит преп. Иоанн Лествич-ник, видя умножение наших добродетелей: чем больше у нас успехов, тем больше пищи для тщеславия. «Когда я храню пост, я тщеславлюсь; когда же, для утаения подвига моего, скрываю его — тщеславлюсь о своем благоразумии. Если я красиво одеваюсь, я тщеславлюсь, а переодевшись в худую одежду, тщеславлюсь еще больше. Говорить ли стану — тщеславием обладаюсь: соблюдаю молчание — паки оному предаюсь. Куда сие терние ни поверни, все станет оно вверх своими спицами».
Ядовитую сущность тщеславия хорошо знал Лев Толстой. В своих ранних дневниках он жестоко обличает себя за тщеславие. В одном из дневников 50-х годов он горько жалуется, что стоит появиться в его душе доброму чувству, непосредственному душевному движению, как сейчас же появляется оглядка на себя, тщеславное ощупывание себя, и вот — драгоценнейшие движения души исчезают, тают, как снег на солнце. Тают, значит, умирают; значит — благодаря тщеславию — умирает лучшее, что есть в вас, значит — мы убиваем себя тщеславием; реаль ную, простую, добрую жизнь заменяем призраками. Тщеславный стремится к смерти и ее получает.
«Я редко видел,— пишет один из современных писателей,— чтобы великая немая радость страдания проходила далями человеческих душ, не сопровождаемая своим отвратительным спутником — суетным, болтливым кокетством (тщеславием). В чем сущность кокетства? По-моему, в неспособности к бытию. Кокетливые люди — люди, в сущности, не существующие, ибо бытие свое они сами приравнивают к мнению о них других людей. Испытывая величайшие страдания, кокетливые люди органически стремятся к тому, чтобы показать их другим, ибо посторонний взгляд для них то же, что огни рампы для театральных декораций» (Степун, «Николай Переслегин», стр. 24).
Усилившееся тщеславие рождает гордость.
Гордость есть крайняя самоуверенность, с отвержением всего, что не мое, источник гнева, жестокости и злобы, отказ от Божией помощи, «демонская твердыня». Она — «медная стена» между нами и Богом (Авва Пимен); она — вражда к Богу, начало всякого греха, она — во всяком грехе. Ведь всякий грех есть вольная отдача себя своей страсти, сознательное попрание Божиего закона, дерзость против Бога, хотя «гордости подверженный как раз имеет крайнюю нужду в Боге, ибо люди спасти такого не могут» («Леств.»).
Откуда же берется эта страсть? Как она начинается? Чем as тается? Какие степени проходит в своем развитии? По каким признакам можно узнать ее?
Последнее особенно важно, так как гордый обычно не видит своего греха. «Некий разумный старец увещал на духу одного брата, чтобы тот не гордился; а тот, ослепленный умом своим, отвечал ему: «Прости меня, отче, во мне нет гордости». Мудрый старец ему ответил: «Да чем же ты, чадо, мог лучше доказать свою гордость, как не этим ответом!»
Во всяком случае, если человеку трудно просить прощения, если он обидчив и мнителен, если помнит зло и осуждает других, то это все несомненно признаки гор дости.
Об этом прекрасно пишет Симеон Новый Богослов:
«Кто, будучи бесчестим или досаждаем, сильно болеет от этого сердцем, о том человеке ведомо да будет, что он носит древнего змия (гордость) в недрах своих. Если он станет молча переносить обиды, то сделает змия этого не мощным и расслабленным. А если будет противоречить с горечью и говорить с дерзостью, то придаст силы змию изливать яд в сердце его и немилосердно пожирать внут ренности его».
В «Слове на язычников» св. Афанасия Великого есть такое место:
«Люди впали в самовожделение, предпочтя собствен ное созерцанию божественному» (Творения, т. 1, стр. 8, изд. 1851 г.; М.). В этом кратком определении вскрыта самая сущность гордости: человек, для которого доселе центром и предметом вожделения был Бог, отвернулся от Него, «впал в салш-вожделение», восхотел и возлюбил себя боль ше Бога, предпочел божественному созерцанию — со зерцание самого себя.
В нашей жизни это обращение к «самосозерцанию» и «самовожделению» сделалось нашей природой и проявляется хотя бы в виде могучего инстинкта самосохранения, как в телесной, так и в душевной нашей жизни.
Как злокачественная опухоль часто начинается с ушиба или продолжительного раздражения определенного места, так и болезнь гордости часто начинается или от внезапного потрясения души (например, большим горем), или от продолжительного личного самочувствия, вследствие, напри мер, успеха, удачи, постоянного упражнения своего таланта.
Часто это так называемый «темпераментный» человек, «увлекающийся», «страстный», талантливый. Это своего рода извергающийся гейзер, своей непрерывной актив ностью мешающий и Богу, и людям подойти к нему. Он полон, поглощен, упоен собой. Оно ничего не видит и не чувствует, кроме своего горения, таланта, которым на слаждается, от которого получает полное счастье и удовлет ворение. Едва ли можно сделать что-нибудь с такими людьми, пока они сами не выдохнутся, пока вулкан не погаснет. В этом опасность всякой одаренности, всякого таланта. Эти качества должны быть уравновешены полной, глубокой духовностью.
В случаях обратных, в переживании горя — тот же результат: человек «поглощен» своим горем, окружающий мир тускнеет и меркнет в его глазах; он ни о чем не может ни думать, ни говорить, кроме как о своем горе; он живет им, он держится за него, в конце концов, как за единственное, что у него осталось, как за единственный смысл своей жизни. Ведь есть же люди, «которые даже в самом чувстве собственного унижения посягнули отыскать наслаждение» (Достоевский. «Записки из подполья»).
Часто эта обращенность на себя развивается у людей тихих, покорных, молчаливых, у которых с детства по давлялась их личная жизнь, и эта «подавленная субъективность порождает, как компенсацию, эгоцентрическую тен денцию» (Юнг. «Психологические типы»), в самых разнообразных проявлениях: обидчивость, мнительность, кокетство, желание обратить на себя внимание даже поддерживанием и раздуванием дурных о себе слухов, наконец, даже в виде прямых психозов характера навязчивых идей, манией преследования или манией величия (Попри-щин у Гоголя).
Итак, сосредоточенность на себе уводит человека от мира и от Бога; он, так сказать, отщепляется от общего ствола мироздания и обращается в стружку, завитую вокруг пустого места.
Попробуем наметить главные этапы развития гордости от легкого самодовольства до крайнего душевного ом раче ния и полной гибели.
Вначале это только занятость собой, почти нормальная, сопровождаемая хорошим настроением, переходящим часто в легкомыслие. Человек доволен собой, часто хохочет, посвистывает, напевает, прищелкивает пальцами. Любит казаться оригинальным, поражать парадоксами, острить; проявляет особые вкусы, капризен в еде. Охотно дает советы и вмешивается по-дружески в чужие дела; невольно обнаруживает свой исключительный интерес к себе такими фразами (перебивая чужую речь): «нет, что я вам расскажу», или: «нет, я знаю лучше случай», или: «у меня обыкновение...», или: «я придерживаюсь правила...», «я имею привычку предпочитать» (у Тургенева).
Говоря о чужом горе, бессознательно говорят о себе: «Я так была потрясена, до сих пор не могу прийти в себя». Одновременно огромная зависимость от чужого одобрения, в зависимости от которого человек то внезапно расцветает, то вянет и «скисает». Но, в общем, в этой стадии настроение остается светлым. Этот вид эгоцентризма очень свойствен юности, хотя встречается и в зрелом возра сте.
Счастье человеку, если на этой стадии встретят его серьезные заботы, особенно о других (женитьба, семья), работа, труд. Или пленит его религиозный путь, и он, при влеченный красотой духовного подвига, увидит свою нищету и убожество и возжелает благодатной помощи. Если этого не случится, болезнь развивается дальше.
Является искренняя уверенность в своем превосходст ве. Часто это выражается в неудержимом многословии. Ведь что такое болтливость, как, с одной стороны, отсутствие скромности, а с другой — самоуслаждение при митивным процессом самообнаружения. Эгоистическая природа многословия ничуть не уменьшается от того, что это многословие иногда на серьезную тему: гордый человек может толковать о смирении и молчании, прославлять пост, дебатировать вопрос, что выше — добрые дела или молитва.
Уверенность в себе быстро переходит в страсть коман дования: он посягает на чужую волю (не вынося ни ма лейшего посягания на свою), распоряжается чужим вниманием, временем, силами, становится нагл и нахален. Свое дело — важно, чужое — пустяки. Он берется за все, во все вмешивается.
На этой стадии настроение гордого портится. В своей агрессивности он, естественно, встречает противодействие и отпор; является раздражительность, упрямство, сварли вость; он убежден, что его никто не понимает, даже его духовник; столкновения с «миром» обостряются, и гордец окончательно делает выбор: «я» против людей, но еще не против Бога.
Душа становится темной и холодной, в ней поселяется надменность, презрение, злоба, ненависть. Помрачается ум, различение добра и зла делается спутанным, так как оно заменяется различением «моего» и «не моего». Он выходит из всякого повиновения, невыносим во всяком обществе; его цель — вести свою линию, посрамить, поразить дру гих; он жадно ищет известности, хотя бы скандальной, мстя этим миру за непризнание и беря у него реванш. Если он монах, то бросает монастырь, где ему все невыносимо, и ищет собственных путей. Иногда эта сила самоутверждения направлена на материальное стяжение, карьеру, общественную и политическую деятельность, иногда, если есть талант,— на творчество, и тут гордец может иметь, благодаря своему напору, некоторые победы. На этой же почве создаются расколы и ереси.
Наконец, на последней ступеньке, человек разрывает и с Богом. Если раньше он делал грех из озорства и бунта, то теперь разрешает себе все: грех его не мучит, он делается его привычкой; если в этой стадии ему может быть легко, то ему легко с дьяволом и на темных путях. Состояние души мрачное, беспросветное, одиночество полное, но вместе с тем искреннее убеждение в правоте своего пути и чувство полной безопасности, в то время как черные крылья мчат его к гибели.
Собственно говоря, такое состояние мало чем отличает ся от помешательства.
Гордый — и в этой жизни пребывает в состоянии полной изоляции (тьма кромешная). Посмотреть, как он бесе дует, спорит: он или вовсе не слышит того, что ему говорят, или слышит только то, что совпадает с его взглядами; если же ему говорят что-либо, несогласное с его мнением, он злится, как от личной обиды, издевается и яростно отрицает. В окружающих он видит только те свойства, которые он сам им навязал, так что даже в похвалах своих он остается гордым, в себе замкнутым, непроницаемым для объ ективного.
Характерно, что наиболее распространенные формы ду шевной болезни — мания величия и мания преследова ния — прямо вытекают из «повышенного самоощущения» и совершенно немыслимы для смиренных, простых, забывающих себя людей. Ведь и психиатры считают, что к душевной болезни (паранойя) ведут, главным образом, преувеличенное чувство собственной личности, враждебное отношение к людям, потеря нормальной способности приспособления, извращенность суждений. Классический параноик никогда не критикует себя, он всегда прав в своих глазах и остро недоволен окружающими людьми и условиями своей жизни.
Вот где выясняется глубина определения преп. Иоанна Лествичника: «Гордость есть крайнее души убожество».
Гордый терпит поражение на всех фронтах:
психологически — тоска, мрак, бесплодие;
морально — одиночество, иссякание любви, злоба;
с богословской точки зрения — смерть души, предваряющая смерть телесную, геенна еще при жизни;
гносеологически — солипсизм;
физиологически и патологически — нервная и душевная болезнь.
В заключение естественно поставить вопрос: как бороться с болезнью, что противопоставить гибели, угрожающей идущим по этому пути?
Ответ вытекает из сущности вопроса — смирение, по слушание объективному; послушание, по ступенькам — любимым людям, близким, законам мира, объективной правде, красоте, всему доброму в нас и вне нас, послушание Закону Божию, наконец — послушание Церкви, ее уставам, ее заповедям, ее таинственным воздействиям.
А для этого — то, что стоит в начале христианского пути: «Кто хочет идти за Мною, пусть отвержется себя».
Да отвержется... да отвергается каждый день; пусть каж дый день — как стоит в древнейших рукописях — берет человек свой крест — крест терпения, обид, поставления себя на последнее место, перенесения огорчения и болезней и молчаливого принятия поношения, полного безоговороч ного послушания — немедленного, добровольного, радостного, бесстрашного, постоянного.
И тогда ему откроется путь в царство покоя, «глубочайшего смиренномудрия, все страсти истребляющего».
Богу нашему, «Который гордым противится, а смиренным дает благодать»,— слава.
http://pilotchart.narod.ru/text/Elchaninov/Elchaninov_13.htm
